Рокудо Мукуро не видел ни одного фильма Федерико Феллини, но ему упорно кажется, что он внутри одного из них. Впрочем, это может быть самовнушением – ведь они сидят в одном из лучших номеров в корпусе Феллини Гранд-Отеля Римини. Он сидит, если быть точным. А Занзия, глава Варии, стоит на балконе и курит тонкие сигариллы, одну за другой, смотря на Адриатическое море. Она сильно постарела за время этой войны с Мильфиоре, постарела, но не сдала; и хотя вокруг тёмно-карих глаз, шикарных, выразительных глаз подлинной итальянки, обозначились первые морщинки, сами глаза остались прежними – Этна и Везувий, ей-богу. Никогда не знаешь, когда рванёт весь тот жар, который на их дне. На бежевой бумаге сигарилл остаются следы тёмно-бордовой помады. На её руках бархатные перчатки, поверх одной из которых надеты мужские платиновые «Лонжин» с ремешком из крокодиловой кожи. Её коротко подстриженные волосы нарочито растрёпаны, а под тонким чёрным джемпером чистейшего кашемира, свободным, но не скрывающим шикарной груди – безукоризненной белизны рубашка. Она не скрывает своего отношения к нему – мусор, которого ныне покойному Саваде пришлось отбивать у ныне покойного Бьякурана. Ничтожество. И тем не менее он знает, что сейчас, когда она докурит пятую сигариллу, она вернётся в комнату и задёрнет тяжелые занавески, так, чтобы ни один лучик света не пробился сквозь плотную ткань. Он запротестует, скажет, что там очень красивый закат. Она не прореагирует, молча подойдя к нему – как только ориентируется в кромешной тьме? – повелительным жестом прикажет встать и расстегнёт ремень его джинсов. У неё очень жадные и чуткие руки. Она снимет перчатки, отбросив их на второе кресло – и безошибочно попав – стянет с него футболку и начнёт оглаживать его. Её загрубевшие от ожогов пальцы пройдутся по его тонким ключицам, по каменным бусинам сосков, по рельефу плеч, рук и спины, сплетутся с его собственными пальцами, вернутся обратно на талию, сожмут упругие ягодицы. В отличие от большинства иллюзионистов, Рокудо Мукуро ничуть не хрупок, его техника Пятого Мира подразумевает неплохую физическую форму – и ей это нравится. Всегда нравилось. Не стоит ошибаться, её не волнует состояние партнёра. Эта прелюдия для неё – всего лишь способ самой настроиться на нужную волну, поэтому её продолжительность каждый раз разная. В их первый раз, когда Скуало попал в больницу с тяжёлой раной и они столкнулись в коридоре – он пришёл навестить Франа, бывшего на том же задании – ей едва хватило терпения дойти до ближайшей лестницы, и она шептала оскорбления, впуская его в себя – раз за разом всё грубей и забористей. Он понимал, что он – просто способ снять напряжение, но всё равно не мог устоять перед зрелищем того, как её белоснежные клыки впивались в белеющую губу. Собственно, с того раза всё и началось. Она будет ласкать его. Если у неё будет настроение, в ход пойдут и ногти, и щипки, и шлепки – но никогда укусы. Никогда губы. Он не достоин. Он ни разу её не целовал. Единственная вольность, которую она ему позволяет – руки на талии. Не выше и не ниже. Достаточно возбудившись, она уложит его на кровать и сама наденет презерватив. Она будет сверху, она всегда сверху – иначе помнётся рубашка, а она предпочитает делать всё быстро и не раздеваясь. Он как-то засёк время: на курение она в тот раз потратила ровно на три минуты больше, чем на собственно секс. Она эгоистична, она всегда сама задаёт ритм, и он подстраивается под её дыхание и стонет. Не то чтобы он не мог сдержать этих стонов – но они же ей нравятся, тогда зачем? Она позволит ему достигнуть оргазма. Встанет, освобождая его, подберёт перчатки и сапоги и уйдёт в ванную. Только после того, как за ней захлопнется дверь номера, шторы можно будет раздёрнуть, впуская свет. Он выучил всё это наизусть, но он всё равно приходит каждый раз, когда она позовёт. Потому что можно прийти в номер, сдёрнуть с карнизов шторы и спрятать в шкаф, создав вместо них идентичную иллюзию. Потому что можно увидеть её – её настоящую. Можно смотреть на становящееся беззащитным лицо с полуоткрытым ртом и плотно сомкнутыми веками, можно ловить ритм её дыхания, можно принадлежать ей. Он не умеет противостоять этому искушению. Она тушит сигариллу, заходит в номер и снимает часы. Он, вырываясь из воспоминаний, осознаёт, что уже вполне готов, более чем готов. Он встаёт. Она подходит к нему, берёт его руку и кладёт себе на грудь, только что не смеясь при виде его удивленного лица. - Что, слабо показать, на что ты способен? – говорит она с улыбкой, больше похожей на оскал. - Ничуть, - он улыбается в ответ. Отнимает руку и идёт задёргивать шторы. - А кто ныл про закат? - К чёрту его, твоё пламя ярче, - отвечает Рокудо, возвращаясь обратно. Он-то знает, что настоящие шторы мирно лежат в шкафу за гладильной доской. А вот традиции нарушать грех.
-
-
01.07.2010 в 02:25Рокудо Мукуро не видел ни одного фильма Федерико Феллини, но ему упорно кажется, что он внутри одного из них. Впрочем, это может быть самовнушением – ведь они сидят в одном из лучших номеров в корпусе Феллини Гранд-Отеля Римини. Он сидит, если быть точным. А Занзия, глава Варии, стоит на балконе и курит тонкие сигариллы, одну за другой, смотря на Адриатическое море.
Она сильно постарела за время этой войны с Мильфиоре, постарела, но не сдала; и хотя вокруг тёмно-карих глаз, шикарных, выразительных глаз подлинной итальянки, обозначились первые морщинки, сами глаза остались прежними – Этна и Везувий, ей-богу. Никогда не знаешь, когда рванёт весь тот жар, который на их дне.
На бежевой бумаге сигарилл остаются следы тёмно-бордовой помады. На её руках бархатные перчатки, поверх одной из которых надеты мужские платиновые «Лонжин» с ремешком из крокодиловой кожи. Её коротко подстриженные волосы нарочито растрёпаны, а под тонким чёрным джемпером чистейшего кашемира, свободным, но не скрывающим шикарной груди – безукоризненной белизны рубашка.
Она не скрывает своего отношения к нему – мусор, которого ныне покойному Саваде пришлось отбивать у ныне покойного Бьякурана. Ничтожество. И тем не менее он знает, что сейчас, когда она докурит пятую сигариллу, она вернётся в комнату и задёрнет тяжелые занавески, так, чтобы ни один лучик света не пробился сквозь плотную ткань.
Он запротестует, скажет, что там очень красивый закат. Она не прореагирует, молча подойдя к нему – как только ориентируется в кромешной тьме? – повелительным жестом прикажет встать и расстегнёт ремень его джинсов.
У неё очень жадные и чуткие руки. Она снимет перчатки, отбросив их на второе кресло – и безошибочно попав – стянет с него футболку и начнёт оглаживать его. Её загрубевшие от ожогов пальцы пройдутся по его тонким ключицам, по каменным бусинам сосков, по рельефу плеч, рук и спины, сплетутся с его собственными пальцами, вернутся обратно на талию, сожмут упругие ягодицы. В отличие от большинства иллюзионистов, Рокудо Мукуро ничуть не хрупок, его техника Пятого Мира подразумевает неплохую физическую форму – и ей это нравится. Всегда нравилось.
Не стоит ошибаться, её не волнует состояние партнёра. Эта прелюдия для неё – всего лишь способ самой настроиться на нужную волну, поэтому её продолжительность каждый раз разная. В их первый раз, когда Скуало попал в больницу с тяжёлой раной и они столкнулись в коридоре – он пришёл навестить Франа, бывшего на том же задании – ей едва хватило терпения дойти до ближайшей лестницы, и она шептала оскорбления, впуская его в себя – раз за разом всё грубей и забористей. Он понимал, что он – просто способ снять напряжение, но всё равно не мог устоять перед зрелищем того, как её белоснежные клыки впивались в белеющую губу. Собственно, с того раза всё и началось.
Она будет ласкать его. Если у неё будет настроение, в ход пойдут и ногти, и щипки, и шлепки – но никогда укусы. Никогда губы. Он не достоин. Он ни разу её не целовал. Единственная вольность, которую она ему позволяет – руки на талии. Не выше и не ниже.
Достаточно возбудившись, она уложит его на кровать и сама наденет презерватив. Она будет сверху, она всегда сверху – иначе помнётся рубашка, а она предпочитает делать всё быстро и не раздеваясь. Он как-то засёк время: на курение она в тот раз потратила ровно на три минуты больше, чем на собственно секс.
Она эгоистична, она всегда сама задаёт ритм, и он подстраивается под её дыхание и стонет. Не то чтобы он не мог сдержать этих стонов – но они же ей нравятся, тогда зачем?
Она позволит ему достигнуть оргазма. Встанет, освобождая его, подберёт перчатки и сапоги и уйдёт в ванную. Только после того, как за ней захлопнется дверь номера, шторы можно будет раздёрнуть, впуская свет.
Он выучил всё это наизусть, но он всё равно приходит каждый раз, когда она позовёт. Потому что можно прийти в номер, сдёрнуть с карнизов шторы и спрятать в шкаф, создав вместо них идентичную иллюзию. Потому что можно увидеть её – её настоящую. Можно смотреть на становящееся беззащитным лицо с полуоткрытым ртом и плотно сомкнутыми веками, можно ловить ритм её дыхания, можно принадлежать ей. Он не умеет противостоять этому искушению.
Она тушит сигариллу, заходит в номер и снимает часы. Он, вырываясь из воспоминаний, осознаёт, что уже вполне готов, более чем готов.
Он встаёт. Она подходит к нему, берёт его руку и кладёт себе на грудь, только что не смеясь при виде его удивленного лица.
- Что, слабо показать, на что ты способен? – говорит она с улыбкой, больше похожей на оскал.
- Ничуть, - он улыбается в ответ. Отнимает руку и идёт задёргивать шторы.
- А кто ныл про закат?
- К чёрту его, твоё пламя ярче, - отвечает Рокудо, возвращаясь обратно.
Он-то знает, что настоящие шторы мирно лежат в шкафу за гладильной доской. А вот традиции нарушать грех.
-
-
01.07.2010 в 03:05-
-
01.07.2010 в 14:24-
-
01.08.2010 в 21:43-
-
03.08.2010 в 23:34-
-
30.03.2011 в 23:38