«Десятый мертв» Слова, небрежно полоснувшие по сознанию отчаянием. Животным ужасом. Слова, перечеркнувшие все, что было, и веру в возможность того, что что-то еще будет. Слова, отдающиеся холодным гулким эхом где-то там, внутри, при каждом вдохе, каждом ударе захлебывающегося кровью сердца. Они пронеслись тысячи километров, чтобы прозвучать в передатчиках всех верных тому, кто посмел их покинуть - чтобы на мгновение сковать оцепенением двух хранителей, в это время сосредоточенно бившихся с врагом. И когда смысл фразы постепенно доходит, у Гокудеры плывет перед глазами. Он не замечает, как Такеши, последним ударом безумной силы не оставивший в живых никого, подбегает и падает на колени рядом с ним, пролетевшим до земли с десяток метров. Зачем реагировать на то, как его поднимают, трясут за плечи, что-то кричат, если это все. Все – кончено. Гокудера понимает, что по лицу сползают слезы только когда начинает саднить раны и царапины на щеках. Он пытается унять дрожь и хватает Ямамото за ворот рубашки, тогда тот с трудом переводит отсутствующий взгляд на него. От этого что-то изнутри Такеши впивается в грудь еще сильнее, растущей болью отдаваясь вместе с колкими ударами в висках. Он видит, как губы Гокудеры мучительно изгибаются каждый раз, когда он хочет что-то сказать, как Гокудера старается набрать в легкие больше воздуха, который тут же выбивается при очередной попытке, как в глазах отражается щемящая сердце детская беспомощность. Ямамото кладет руки на его спину и резко прижимает к себе, лишь бы не видеть этих глаз, а в районе плеча, возле пепельных волос, несколько крупных капель падают на темную ткань пиджака. Спустя мгновение, Гокудера ладонью отстраняет от себя товарища, и, несмотря на то, что его колотит, сквозь рваное дыхание доносится хриплое «Я… я все исправлю». Через пару вздохов голос становится четче – «Я ведь… ведь Правая Рука…Я все исправлю, все-будет-по-другому». И, перебивая эту чертову бесящую дрожь, срывающимся шепотом: «И все будет хорошо». И тогда никто из них не посмел с горькой осознанностью сказать – и подумать – что будет иначе.
«Десятый мертв»
Слова, небрежно полоснувшие по сознанию отчаянием. Животным ужасом. Слова, перечеркнувшие все, что было, и веру в возможность того, что что-то еще будет. Слова, отдающиеся холодным гулким эхом где-то там, внутри, при каждом вдохе, каждом ударе захлебывающегося кровью сердца.
Они пронеслись тысячи километров, чтобы прозвучать в передатчиках всех верных тому, кто посмел их покинуть - чтобы на мгновение сковать оцепенением двух хранителей, в это время сосредоточенно бившихся с врагом. И когда смысл фразы постепенно доходит, у Гокудеры плывет перед глазами. Он не замечает, как Такеши, последним ударом безумной силы не оставивший в живых никого, подбегает и падает на колени рядом с ним, пролетевшим до земли с десяток метров. Зачем реагировать на то, как его поднимают, трясут за плечи, что-то кричат, если это все. Все – кончено. Гокудера понимает, что по лицу сползают слезы только когда начинает саднить раны и царапины на щеках. Он пытается унять дрожь и хватает Ямамото за ворот рубашки, тогда тот с трудом переводит отсутствующий взгляд на него. От этого что-то изнутри Такеши впивается в грудь еще сильнее, растущей болью отдаваясь вместе с колкими ударами в висках. Он видит, как губы Гокудеры мучительно изгибаются каждый раз, когда он хочет что-то сказать, как Гокудера старается набрать в легкие больше воздуха, который тут же выбивается при очередной попытке, как в глазах отражается щемящая сердце детская беспомощность.
Ямамото кладет руки на его спину и резко прижимает к себе, лишь бы не видеть этих глаз, а в районе плеча, возле пепельных волос, несколько крупных капель падают на темную ткань пиджака. Спустя мгновение, Гокудера ладонью отстраняет от себя товарища, и, несмотря на то, что его колотит, сквозь рваное дыхание доносится хриплое «Я… я все исправлю». Через пару вздохов голос становится четче – «Я ведь… ведь Правая Рука…Я все исправлю, все-будет-по-другому». И, перебивая эту чертову бесящую дрожь, срывающимся шепотом: «И все будет хорошо».
И тогда никто из них не посмел с горькой осознанностью сказать – и подумать – что будет иначе.